Ни проигрыши, ни выигрыши обычно не трогали его душу, не затягивали ее в тот бесконечный омут зависимости, где толстые пачки денег грезились по ночам- промусоленные или новенькие,перетянутые резинкой или красиво рассыпавшиеся по столу, когда проигравшийся в ожесточении толкал их ладонью; нет, Мораном правил азарт другого рода, дававший оставаться ему на плаву: азарт быть неузнанным, не пойманным, не прочитанным по лицу, где ставки были другие - знакомства, смех, чужая ярость, пытавшаяся направить чей-либо кулак ему в зубы. Ловкими пальцами придерживая в рукаве карты, считая чужие, полагаясь на случай или обыгрывая всех лицом, он, забавляясь, просчитывал каждого по манерам, составлял каталоги их личных жизней, заносил в него собственные пометки и решал, кому стоит сегодня остаться  ни с чем - там, где не пойдет карта, поможет ловкая рука и умение выдерживать непроницаемый фасад, от которого терялись порой и заядлые игроки, позволявшие себе хоть как-то высказать отголоски эмоций - взглядом, перебором пальцев, дернувшимся уголком губ, лишней шуткой - когда игра захватывала всерьез. Моран был славен тем, что редко проигрывал - не потому, что проигрыш казался ему такой уж плохой штукой, а потому, что после войны редко встречал соперника, которому было бы хорошо проиграть; все его остальные ненастоящие проигрыши лишь вовлекали соседей по столу в игру и за проигрыши, начистоту говоря, и не могли считаться.
Сегодня случилось то же. Моран довольно пересчитал в голове пачку денег, оттягивающую ему карман и позволявшую заплатить за квартиру вперед, не слишком заботясь о зарплате, которую могли бы и сократить за его хамство менеджеру. Мимо проплывали автомобили, где-то звучал грубоватый, икающий смех, нищий выбросил окурок прямо ему под ноги. Пожалуй, можно было бы нахамить менеджеру еще раз, высказав хотя бы часть того, что о нем думает, а после, плюнув окончательно на все приличия, подхватить его под ноги и, перевернув, сунуть его головой в бачок унитаза, снова и снова дергая ручку смыва, чтобы молодой человек, запертый в своей ханжеской и снобистской манере, получил, наконец, от жизни урок, что не всегда и везде за его слова отвечает кто-либо выше или ниже стоящий, вынужденный проглатывать всю его чушь. Он подошел к машине,  достав ключи и насвистывая что-то из джаза: робкий, зародившийся звук постепенно усилялся, переливался, набирал громкость, пока не превратился в стройную мелодию, весьма отдаленно напоминавшую оригинал. Моран, в конце концов, никогда не умел толком свистеть.
Реальность, грубо составленная из тесно стоящих домов, белозубых улыбок, смеха, чужих морщин, проезжающих мимо автомобилей, чьи фары освещали черный, казавшийся влажным асфальт, броских вывесок, наполнявших все ярким светом, в витринах под которыми виднелись пижамы с пластмассовыми, пустыми лицами над их воротом, женские юбки, на таких же неживых ногах - все это вдруг задрожало и на мгновение расплылось, расчеркнувшись ощущением грозящей ему лично опасности, чтоб тут же стать необычайно четким. Моран не думал. Заткнувшись и выгнав из головы все мысли, доверившись звериному чутью, он странно изогнулся, отпрыгивая, краем уха отслеживая легкий щелчок по асфальту, дробь грозди выбитых из него мелких камешков, когда пуля, срикошетив, ударила в стену дома рядом со стеклянной витриной и окончательно в нем увязла. Присевший перед машиной на корточки Моран выругался, осторожно приподнимая голову и пытаясь вычислить место стрелка. В этом сильно помогла траектория - угол полета пули, говорящей о высоте, без особых сомнений указывал на единственную достаточно высокую для этого многоэтажку, новенькую, только что облицованную, где многие квартиры еще кричали на рекламных проспектах о своем желании обрести хозяина.
Не высовываясь более необходимого, он открыл дверь машины и, распластавшись по креслу (прохожие с другой стороны улицы недоуменно взирали на высовывающийся из машины зад), оттянул край сидения, где под волокнами наполнителя и жесткой обивкой, в небольшом углублении, лежал глушитель, пистолет и запасные к нему обоймы. Моран, организовывая свой тайник, полагал, что случаи бывают всякие. Даже такие, как сегодня, когда жизненно необходимая винтовка во-первых осталась дома, а во-вторых совершенно не могла быть применена. Сунув все за пазуху, он ужом вывернулся из машины и, закрыв дверь и задержав на мгновение вдох, короткой перебежкой преодолел расстояние до входа в многоэтажку. Никто не выстрелил. Правильно, будь он на месте снайпера, он так же бы поступил - выстрелить и уйти, для второго выстрела время будет позже. Из подъезда вышла накрахмаленная старушка, которую полковник смерил подозрительным взглядом. Задержавшись им на семенившей рядом собачке, он со вздохом отказался от идеи признать ее снайпером и быстро высчитал время, прошедшее с момента щелчка по асфальту. По всему у него оставалось еще что-то около половины минуты до того, как спешно сбегающий по лестнице человек, пусть даже не оттягиваемый винтовкой, если он ее бросил, успел вылететь через дверь лестницы и слиться с толпой.
Моран поджал губы и невозмутимо осмотрел здание. Пожарная лестница сбоку, не скрипящая, но достаточно гулкая, судя по металлу, второй выход он нашел, заглянув в подъезд, и тут же, выйдя через него, намертво заблокировал с той стороны в дверь, банально всунув в ручку толстый черенок стоявшего рядом с дверью дворницкого лома. Дверь на внутреннюю лестницу заблокировать было проще: сбоку от двери весело поблескивал глазками магнитный замок,в который жильцы могли бы вставить собственные карточки, а изнутри, со стороны лестницы, он дублировался выключателем, наподобие того, что включает свет в квартирах; с такими Моран уже дело имел: сняв пластмассовую крышку, он выдернул провод на открытие дверей, навеки (до приезда мастеров) прилепив дверь к магниту, и надел крышку обратно. Лифт зашелестел, поднимаясь. В пустом вестибюле Моран достал пистолет и навертел на него глушитель, прежде чем, сунув его в карман, выйти на улицу, вслушиваясь в шум улиц со стороны лестницы и с нетерпением дожидаясь припозднившегося пассажира лифта.

Проблема таких игрищ в том, что у тебя всегда есть шанс не поймать и синицу, не говоря уже о журавле: пользуясь перекрытиями дома и множеством из возможных выходов, снайпер не пойманным уходил, оставляя тебя трепетать в силках твоих нервов до следующего, возможно, фатального выстрела. Моран в этом ничем не отличался от остальных: он любил азарт, но не слишком любил быть мертвым.
Полчаса спустя, когда он, медитировавший у дома на звуки и разделяя их на обычный городской шум и все остальные (где-то вдалеке у машины хлопнула выхлопная труба, житель из лифта оказался ничем не примечательной девушкой, нацепившей на себя слишком узкие и низкие джинсы, сопровождаемые короткой куртенкой, в окне первого этажа захохотал телевизионный маньяк, по жестяному подоконнику пробежалась, цокая коготками, птица, жалостливая старушка, возвращающаяся с собакой, оглядела испачкавшегося полковника и сунула ему в руку пару фунтов, отчего Моран оцепенел), уже почти решил, что его добыча ушла и можно направиться внутрь для пристального осмотра крыши, давшего ему если не подробные разъяснения на вопросы "кто" и "за что", то хотя бы зацепки на тему профессионализма, выбранного оружия и - о, подарок богов! - гильз от пуль,  на первом этаже началась подозрительная возня. Телевизионный маньяк выдал отвратительный жестяной скрип, на мгновение заглушив звуки, отчего Моран поморщился, поворачивая голову в сторону угла. Определенно, звук шел с той стороны. Пройдя пару шагов, он услышал его снова и, наконец, опознав, бросился дальше по улице, за угол, к источнику четких выстрелов и шума взламываемой двери.
Тонкая темная фигурка выскользнула из окна, когда он был в нескольких футах от места, тут же рванув с места в карьер по узкой улочке между домами, не слишком хорошо освещенной и украшенной темными провалами безразличных ко всему окон. Поймав ее взглядом и моментально опознав, как свою цель, полковник, не притормозивший ни на минуту, плотнее сомкнул губы и перешел на профессиональный, армейский бег, который мог бы длиться и несколько часов к ряду. Стрелять по таким мишеням - движущимся в темноте, слишком юрким - означало лишь потратить впустую время и упустить цель, а потому, вынув руки с пистолетом из карманов и закрепив его за поясом на ходу, полковник помчался уже во всю прыть, мерно помогая себе руками. За улочкой, после легкого перепутья, начинался открытый проспект, на котором всегда была целая тьма народу, а чуть позже - станция метро, отпустить в которую свою жертву в планы полковника никак не входило.
Вдох, выдох, широкие, быстро отталкивающиеся от земли шаги, от которых при слаженной работе всех мышц может создаться впечатление, что ты и в самом деле паришь над землей. Куртка хлопает полами по бокам, когда тело входит в неожиданные повороты, разминаясь с уличными столбами и баками. Шаг, прыжок, дыхание не сбито, искомый затылок уже вблизи, но руки пока еще не тянутся к нему в попытке ухватиться за волосы, сохраняя вместо этого равновесие. И - наконец! - в самом конце улочки, где она разбегалась двумя ответвлениями, кончающимися на проспекте, нагнал, с подсечкой толкнув вперед и вбок, на стену, лишь возле нее, когда руки на автомате пытались заблокировать руки противника и по возможности обезопасить своего обладателя от него, увидев лицо и моментально его опознав.
- Неужели у вас так туго с деньгами? - тягучий сарказм уже успевшего выровняться дыхания обдал девушку с головы до пят. Девчонку не украшала винтовка, но Моран сильно разочаровался бы, узнай, что она кроме нее ничем не была вооружена, а тот пистолет, которым стреляла по двери и окнам, выбросила еще в процессе бега. А потому, не давая ей развернуться, потянулся обхлопать ее одежду в поисках оружия, не забывая, что сия красна девица едва не снесла ему сорока минутами ранее напрочь башку.