Усталость заволакивала голову мутной пеленой, сквозь которую прорывались звуки и боль. Она остро пульсировала, дергала руку повыше локтя, разливаясь горячими волнами вместе с кровью. Рука уже почти что не слушалась, на одном рефлексе вцепившись в пояс висящего на том же плече афганца - любое его движение вызывало новый прилив боли, от которой у Морана на мгновение темнело в глазах. Он прислонился затылком к насыпи, задрав голову вверх. Небо в Афгане было потрясающим. Почти что волшебным. Моран никогда не видел настолько ярких звезд, щедро усыпавших темное полотнище: казалось, что в их свете можно увидеть почти что все. Впрочем, такое утверждение было ошибкой, о чем свидетельствовали переломанные конечности волонтеров. Позади, чуть правее, грохнуло. В воздух поднялся столб темной пыли, показав, как далеко на самом деле идут боевые действия, несмотря на то, что по звукам автоматных очередей и грохоту гранат казалось, что они прямо за поворотом. Голову тянуло вниз, на песок, афганец оттягивал больное плечо, обвисая на нем непомерным грузом. Сидящему на корточках Морану больше всего хотелось уткнуться подбородком в землю, давая небольшой отдых телу, но разум знал - после этого Себастьян уже не встанет.
- Подъем, - скомандовал он по-пуштунски, с трудом выпрямляя ноги и придерживая второй рукой перекинутую через шею руку пуштуна. Тот забормотал что-то бессвязное, помянул Аллаха, Шайтана, чью-то мать и - вдруг - по-английски, довольно трезво, предложил англичанину пройти по давно всем известному адресу.
- Идем, мать твою, - ноги афганца не слушались, волочились по песку, взбивая тонкие струйки пыли, которая тут же укладывалась обратно. Земля была чуть потрескавшейся, слишком сухой. До лагеря оставалось каких-то четверть мили.
Подполковник поминутно касался переключателя радиосвязи, надеясь войти в зону пеленга быстрее, чем его поймает в свой прицел часовой. Рука безбожно болела, винтовка хлопала его по бедру. Казалось, что этот путь никогда не кончится. Когда эти мысли начали его доканывать, Моран с усилием отключил голову, сконцентрировавшись на движении. Шаг левой ногой. Шаг правой. Не отнимать руки от безвольного запястья пуштуна. Не думать об адской боли в левом плече. Будь прокляты все литераторы, подбиравшие мучительные определения для ранений своих героев: все было в тысячу раз хуже, даже когда попадали в тебя не в первый раз.
Шаг левой, шаг правой. Чуть присесть, подавшись в сторону раненого афганца, чья кровь пропитала форму, чтобы тот не сползал так быстро, дотянуться до переключателя радиосвязи. Когда в ответ на его позывные вдруг раздался нормальный человеческий голос, Себастьян не верил секунды две, мрачно выбирая между начавшимся бредом или полным и безнадежным поворотом разума вокруг своей оси.
Мужской голос раздраженно приказал повторить контакт. Моран торопливо дотянулся до переключателя:
- Подполковник Моран, сороковой диверсионно-десантный, нахожусь в четверти мили севернее вашего лагеря, со мной раненый местный.
- Вас понял, - стоило говорившему услышать звание, как тон его сбился на куда более дружелюбный. - Сейчас вышлем группу. Через минуту начинайте подавать сигнал.
- Хорошо. И позаботьтесь о том, чтобы нас не прикончил какой-нибудь гребаный снайпер.
Моран бессильно опустился на землю, уложив рядом с собой пуштуна. Тюрбан сполз ему на лоб, оставив видимыми только кустистые брови и длинный, хищно скошенный нос. В свете звезд лицо казалось трупного цвета. Себастьян с усилием провел затянутой в перчатку ладонью по лицу, оставляя на нем разводы грязи и крови, но стирая усталость, привычно уложил винтовку поперек согнутых коленей в положение, из которого ее можно перевести в боевое в любой момент. Рядом слабо застонал ппуштунец, прижимая к животу руки. Вся светло-серая рубаха на нем окрасилась в бурый цвет. Через минуту Моран включил фонарик, ритмично перекрывая его свет ладонью, до тех пор, пока рядом с ним не выросли парни в форме британских войск, предварительно давшие такой же сигнал.
- Сержант Паркер, группа альфа, - отрекомендовался первый, освещая лицо и грудь Морана фонарем. Удовлетворившись, он перевел взгляд на второго мужчину, тут же скривив в пренебрежительной злости губы, дотянулся до переключателя на бронежилете, проговорив в закрепленный под шлемом микрофон:
- Носилки сюда, афганец еще живой. Передайте на базу, что ему будет срочно нужен врач.
Из темноты вынырнули еще двое. Слаженно ухватив афганца за плечи и ноги, они перенесли его на носилки, тут же подхватив их с обеих сторон. Сержант с сомнением покосился на Морана:
- Идти сможете? - справа раздался новый хлопок гранаты, заставив всех напрячься и вслушаться. Звуки стихали, остававшиеся англичане прикрывали отход частей в лагерь, походя зачищая самые подозрительные места. В темноте бросить гранату было гораздо легче, чем лезть с винтовкой в подозрительные кусты, откуда тебя мог изрешетить очередной талиб, сражавшийся за свое правое дело.
Вместо ответа Себастьян уперся прикладом винтовки в землю, помогая себе подняться. Группа альфа, рассеявшись, настороженно наводила дула на темноту, выстроившись защитным полукругом вокруг Морана и несущих носилки солдат.
При входе в лагерь лица всех заметно расслабились.
- Док только что освободился, - доложил молодой парень, с удивлением скользнув взглядом по знакам различия на форме Морана, чуть приосанился, перевел взгляд на перетянутое жгутом плечо, залитую кровью форму. Казалось, его удивляло больше, что Моран еще стоит, нежели чем его присутствие в этом месте. Прежде, чем парень успел что-либо прокомментировать, Моран скрылся за пологом занятой доком палатки, куда уже внесли носилки с раненым пуштуном.
- Осколки в брюхе, зацепило на излете, - Себастьян привалился к стене, опускаясь на ближайшую лавку и широко расставляя ноги. Док - невысокий, крепкий мужчина с открытым лицом и внимательными глазами - пожалуй, ему понравился. Состояние афганца, занявшего медицинский стол - нет.
- Пошел слишком близко к впереди идущему, когда тот подорвался, его зацепило. Я успел его сбить, но это не особенно помогло, разве что к осколкам примешался еще песок. Около часа назад. Носилок у меня не было, уходить пришлось быстро, так что тащил я его на своем плече - осколки могли поблуждать по его кишкам.
Каска нещадно сдавливала голову. Расстегнув ремни, подполковник стянул ее с головы, тут же перекинув ее в поврежденную руку, из которой она выпала, и растрепал пятерней слипшиеся от пота волосы. Перехватив взгляд доктора, задержавшийся на набухшем рукаве его куртки, Моран отрицательно покачал головой:
- Навылет, справится и санитар, остальная кровь не моя, - он поморщился, жадно глотнул воды через трубку походной фляги, кивнул в сторону пуштуна, разразившегося очередной порцией бреда на своем языке: он мне нужен живым док. Или хотя бы говорящим связно. Считайте, что это приказ.

Подполковник Моран был далек от излишней самоуверенности, заставляющей иных бойцов поверить в собственную неуязвимость и уподобится Брюсу Уиллису в практически одноименном фильме. В то время, когда другие важно расхаживали под пулями, рассчитывая, что они слишком молоды для того, чтобы с ними что-либо могло приключиться, Себастьян Моран занимался тем же, прекрасно отдавая себе отчет в том, что в худшем и наиболее вероятном случае он будет мертв. Другое дело, что от медицины подполковник был еще дальше, а потому логично предполагал, что лишние пятнадцать минут, проведенные без профессиональной мед.помощи, не сыграют никакой роли. А пуштун был важнее. Выживет он в конце концов, или нет. Моран с зарождающимся уважением посмотрел на афганца, продолжавшего периодически по-английски ругаться,  поминать по забывчивости имена лидеров Талибана, а после - читать Коран наизусть, делая это уже на своем языке. Если бы не вытаращенные глаза и не побледневшая еще больше кожа, Моран решил бы, что Аллах лишает талибов боли, которая неминуемо должна была в какой-то мере остаться, несмотря на местный наркоз. Подобная стойкость вызывала смешанные чувства опасения, неприятия и толики восхищения. Афганец, впрочем, плевал на них практически в буквальном смысле, оставляя на должно остриженной бороде ниточки вязкой слюны.
- Антисанитария - это серьезно, - с насмешкой кивнул подполковник, улыбаясь самым краешком рта. Пожалуй, он недооценил дока во время первого взгляда: служи они вместе, подполковник, возможно, напросился бы доку в друзья, включая его в свою коллекцию редких, не страдавших идиотизмом людей, не делавших из должности и звания культа. Всклокоченный рядовой Картер в этом, к сожалению, оказался полной противоположностью доктору. Сначала он виновато улыбнулся, дернул за затянутый лично Мораном жгут, заставив полковника заскрипеть зубами от боли, а услышав этот звук - вздрогнул. На выбритых щеках расцвели нежно-розовые неаккуратные пятна, не сходившие с лица санитара, пока он искал необходимые инструменты и разрезал Себастьяну рукав.
- Расслабьтесь, рядовой Картер, иначе у вас будет дрожать игла в руках, - спокойно посоветовал Моран, с легким усилием отводя глаза от медицинских инструментов. Очень некстати на глаза попался напильник для кости, лежавший невдалеке от дока, к которому тот мог бы в любой момент дотянуться, вздумай кому внести раненого с полу оторванной ногой. Не то, чтобы Моран боялся медиков... Но здоровое опасение перед людьми, готовыми отпилить тебе ногу, все же иногда его посещало.
- А мне очень не хотелось бы, чтобы меня потом как-нибудь опознали по неровно вышитой вами молнии на моем плече, - закончил свою мысль он, переводя взгляд на руки врача. Перчатки окрасились кровью, как и его одежда в некоторых местах, но глаза у него, как заметил Моран, подняв взгляд, очень уверенные. Его даже не  смутила оборвавшаяся на полуслове фраза афганца, заставившая самого Морана нервно дернуть уголком рта, пытаясь вычислить сдох ли таки информатор или просто отключился. Впрочем чудодейственные руки врача и его инструменты в брюхе вернули афганца в сознание довольно скоро, не дав ему как следует насладиться райскими гуриями, что вызвало новый поток недовольства. К радости Морана, понимавшего бессвязную речь пуштуна так, как будто бы был его единоверцем, высказаться по поводу посещения британскими войсками его страны афганец решил аккурат в тот момент, когда закончивший перевязку рядовой вышел за вторым санитаром.
- Аллах совершит свое безграничное правосудие, - спотыкаясь в сложных речевых оборотах английского, произнес он. Глаза у него были абсолютно мутные и ими он неприязненно косился в сторону Ватсона, вялыми движениями кисти пытаясь перехватить его за руку. Моран подскочил к раненому с другой стороны, хватая его за плечо и наклоняясь, но прежде, чем он успел что-либо спросить, тот уже потерял сознание, успев закончить фразу: он уничтожит вас всех, сломав вашу "свободу".
- ... твою мать! - подполковник с силой отпихнул плечо афганца, заставив голову того покачнуться из стороны в сторону. Вернувшись к своей винтовке, он хмуро проводил взглядом двух санитаров, аккуратно выносивших пуштуна в соседний медблок. Сухая рука талиба, скорее всего принятого практически всеми за мирного жителя, попавшего под обстрел, свесилась с края носилок, напомнив Морану костлявую куриную лапу. Подполковник вздохнул и повернулся к Ватсону, мигом перекочевавшему из разряда понравившихся в разряд очень неудобных людей. В конце концов, у Ватсона шансов ошибиться на счет пуштуна не было. Чудо просто, что он пока еще не подал рапорт о нем наверх, приставив для надежности к раненому часовых, как поступали особо ретивые. Постоянна маячившие в одном с ним помещении армейские лбы здорово помешали бы планам Себа.
- Подполковник Моран, сороковой диверсионно-десантный, - накинув ремень винтовки на плечо и опустив ее дулом вниз, Себастьян сделал шаг навстречу доктору, протягивая ему для пожатия руку. Кивнул, выслушав пожелания, и скривился в усмешке, услышав последний вопрос:
- "Дружку" нужен был доктор, вы были ближайшим, - он покачал головой, разминая шею, попробовал пошевелить левой рукой. Признав ее действующей удовлетворительно, он поднял на Ватсона внимательный взгляд:
- Вы понимаете пушту, доктор Ватсон? - оставался еще открытым вопрос, насколько много понял Джон Ватсон из оброненного афганцем бреда, в который вплелись несколько рваных фраз о некоем белом британском друге. Этому не названному по имени человеку были вовсе не нужны дополнительные неприятности, и, более того, он был явно намерен удалиться вслед за своим "приятелем", стоило только доку ответить, сторожить чуткий афганский сон. В Конце концов, он столько тащил талиба не для того, чтобы дать ему отоспаться в настоящей кровати.

- Лучшим, - добродушно поправил подполковник, ничуть не покривив душой, хотя бы потому, что капитан Ватсон был единственным дипломированным хирургом за много миль вокруг. Вызывать же вертушку, сигналящую о своем приближении и шумом и светом, когда подполковник не мог толком гарантировать даже свою собственную безопасность, в планы Морана абсолютно не входило. Слишком не оправдан был такой риск; в плане "б", который Себастьян привел бы в действие, не передай ему база о местном лагере, была задушевная беседа прямо на месте, чреватая исключительно тем, что афганец мог бы отправиться в мир иной до достижения благоприятного для Морана компромисса. И, конечно, что своими воплями он привлечет к ним внимание. В таком случае в путешествие по другим мирам они бы отправились вместе.
Себастьян широко улыбнулся и кивнул. На этой войне незнание некоторых языков сильно облегчало жизнь многим, и Джон Ватсон не стал в этом правиле пока исключением. На его долю выпали руки, по локоть в чужой крови, на долю Морана - скачки по пустыне и утомительное заполнение бумаг после. Впрочем, вряд ли Себастиан, вздумай ему кто предложить, согласился бы поменяться с Ватсоном. Ему гораздо больше был по душе прилив адреналина от пари с самим собой "убьешь/не убьешь", чем аналогичное по поводу слишком буквального спасения чужих жизней. Хотя, - и тут Моран едва удержался от издевательского смешка, - его война и его действия согласно официальным сводкам тоже шли во спасение.
- Иногда это и к лучшему, - прокомментировал он, прежде чем направиться к выходу. Подозрение Ватсона изменившимся тоном настигло его на втором шаге, мигом сбив все искреннее дружелюбие Морана, так и не затронувшее его сути. Подполковник остановился, аккуратно убрал от оружия придерживающую винтовку руку, прежде чем медленно развернуться к своему собеседнику, показав подчеркнуто равнодушный взгляд.
- Вы забываетесь,  капитан, - тихо произнес он, делая ударение на звании доктора. Любое панибратство должно было иметь свои пределы, в кои абсолютно и ни при каких обстоятельствах не могло вписаться завуалированное обвинение... в чем? В предательстве? В измене? В попытке убийства? В уподоблении американцам с их кое-где появляющимися фотографиями целых взводов, проявляющих жестокость, достойную немецких солдат SS?
- Исключительно из-за спасенного вами ранее человека,  я дам вам возможность высказать мне ваши обвинения в лицо, - Моран так и не сменил своего тихого, скучного тона, несмотря на то, что чуть сощуренные глаза выдавали внимательному человеку его злость, - чтобы вы могли собственными ушами в весьма узком кругу услышать, как неразумно они звучат, не подкрепленные ни основаниями, ни доказательствами.
Он сделал секундную паузу, выдерживая на капитане взгляд.
- Возможно, вам понадобится время, чтобы добиться четкости формулировок, - в сухом тоне послышалась едва уловимая издевка. - В таком случае, вы знаете, где меня можно будет найти.
Он делал ставку на благоразумность доктора, вера в существование которой не перенесла бы очередного удара; Моран оставил Ватсона наедине со своими мыслями, задержавшись на улице ровно настолько, чтобы услышать основную информацию по сегодняшнему бою. Убитых не было, зато было достаточно раненых. Доктора Ватсона называли местным героем, спасающим шкуры; к концу войны ему, в числе прочих, прочили медаль. Услышав все, что ему было нужно, Моран прервал один из разговоров, приказав рядовому проводить его до командующего этим полком. Скорее всего, - решил подполковник, - доктор Ватсон одумается и никогда больше не заговорит о своих обвинениях. Если ему хватит порядочности и недостанет уверенности в своих подозрениях, то он, может быть, даже принесет извинения. Это было бы прелюбопытное зрелище.

Спокойного сна у Морана так и не вышло: капризный Морфей снабжал его видениями всех видов кошмаров, связанных с прошедшими боями, в большинстве из которых всплывало лицо выведенного им из зоны боевых действий афганца, который наводил на него пистолет. Плечо дергало болью, вокруг раны горела кожа, рука краснела и опухала на глазах. Остальные бойцы смотрели на ворочающегося Морана со смесью сострадания и раздражения, когда подполковник, забываясь, начинал ругаться или стонать в голос, мешая остальным спать.
К утру получилось забыться. Дурной сон накатил и поглотил Себастьяна в своей темноте, оставив ему одну только ноющую боль на границе сознания. С нею получилось примириться, почти что о ней забыть, растворившись в температуре и легком бреду. Спустя пару часов, когда возня солдат на соседних койках его разбудила, Моран с удивлением понял, что от дурных симптомов, казалось, не осталось ни малейшего следа. Спустив ноги с постели, он с удовольствием потянулся, тут же скривившись от боли, прошившей плечо.
Желтый диск солнца только начинал подниматься над линией горизонта, затопляя пустыню светом, но обещание знойного марева уже начинало виться над нагревающимся песком. Готовящиеся к очередной вылазке солдаты урывали последние минуты относительно мирной жизни: кто-то тренировался и смазывал автоматные части, другие - играли в футбол или плескались в друг друга водой над огромной бадьей. Несмотря на возможную скорую смерть кого-либо из них, все они дурачились и смеялись, отпуская циничные шуточки на тему предстоящего боя. Вышедший на порог лазарета и затем обошедший лагерь по кругу Моран заметил лишь несколько откровенно напряженных лиц - новичков, которые уже побывали в первом бою и узнали, какой страх внушают свистящий над головой пули или тяжелое гудение РПГ, но еще не успевшие обрасти броней чернейшего из всех видов цинизма, и их командиров, которым в этот день было необходимо вести всю эту братию в бой. Местный полковник, вдумчиво изучавший карты, заметив Морана, жестом пригласил его подойти.
- Как ваша рука? - у него было жесткое, обветренное лицо, покрытое плотным загаром, на котором с большой неожиданностью для собеседника вдруг проступали обычные человеческие эмоции.
- Жить буду, сэр, - Моран усмехнулся, краем глаза отслеживая выставленные точки на карте; полковник, заметив его интерес, перевернул карту "лицом" к нему, давая рассмотреть все подробно. Коротко стриженный ноготь царапнул место чуть левее Кандагара:
- Они засели вот тут. Не дают нам скучать, даже когда мы не высовываемся из лагеря, так что мы решили нанести им ответный визит, - полковник Хикс снова развернул к себе карту, тут же начав сворачивать ее в тугой свиток. Взгляд без особых эмоций скользил по лицу Себастьяна, ни на чем особо не задерживаясь.
- Я доложил о вашем появлении, - Хикс странно дернул уголком губ, не то пытаясь сдержать усмешку, не то с досады. -  Сегодня к утру пришел приказ оказывать вам полное содействие.
Теперь Моран понял причину подобной безэмоциональности. Пытаясь понять, что за птица перед ним стоит, полковник Хикс перебрал уже множество версий, и, похоже, ни одна из них не пришлась ему по вкусу. Моран не стал настаивать на возвращении дружелюбия, с которым полковник, пусть и несколько настороженно, встретил его вчера. Взъерошив здоровой рукой короткие волосы на затылке, он быстро обозначил круг своих интересов в этой части Афганистана:
- Мне нужна койка по соседству с афганцем, чтобы к нему никто не приближался и док, - чуть подумав, он медленно добавил: в свободное от его прямых обязанностей время. После понадобится радиосвязь.
Полковник Хикс сухо кивнул:
- Я отдам соответствующие приказы, - заткнув карту за пояс, он еще раз внимательно оглядел Морана с ног до головы и, ничего не добавив, четкой походкой отправился к месту общего сбора. Спустя какие-то пять минут, вернувшись к своей постели, Моран узнал, что вместе с приказами полковник получил сведения и о местоположении сорокового десантного, попавшего прошлой ночью в крупную переделку невдалеке от Кабула. Согласно армейским слухам, возможно и искажающим реальность, командующий Мораном и сороковым полковник вчера был убит, успев разве что передать Хиксу приказ. Себастьян с трудом удержался от повторного визита к Хиксу, пообещав себе, что непременно сделает это вечером, если местный полковник вернется живым. Пока же информацию и собственные эмоции следовало загнать вместе с физической болью как можно дальше, чтобы ничто из них не мешало работать. Визит дока, отвлекший солдат от обмусовливания вестей, был в этом плане очень и очень кстати.
- Капитан Ватсон, - разбирающий свой пистолет для чистки Моран скупо кивнул, аккуратно раскладывая части на застеленный чистой тряпкой стол. Когда магазин был полностью разобран, подполковник аккуратно отложил его в отведенное место, так, чтобы соблюдался удобный порядок, и подставил доктору больное плечо. Странно, но ноющая боль, про которую можно было почти забыть при должном усилии, стоило ей оказать внимание, лишь усилилась, снова обхватив руку до самого локтя. Моран судорожно выдохнул сквозь плотно сжатые зубы:
- По ощущениям Картер забыл вчера там свои ножницы, - пожаловался он, тут же снова заткнувшись и прикусив до боли губу, когда Ватсон дезинфицировал рану. Умирающие микробы, очевидно, бились в агонии и, подобно смертникам, в последнем усилии "взрывая" мягкие ткани вокруг себя. Неожиданно для себя Себастьян понял, что уже не так уверен в благополучном исходе всей своей операции, для которой, возможно, он оказался слишком слаб. Боль на мгновение заслонила весь мир, и сквозь нее мужчина с трудом расслышал первые слова извинения дока. Заставив себя улыбнуться, но так и не проявив достаточного сочувствия, чтобы прервать дока на полуслове, Моран кивнул и так же четко бросил:
- Забыто, - расплывшись в тяжелой улыбке, стоило только любопытству дока прорваться сквозь виноватый слой.
- Паршивое самочувствие, - с ноткой ехидного веселья ответил он, выразительно пытаясь вывести плечом окружность, которая превращалась в слабое подергивание, когда доходило до дела. Поврежденные ткани, не желавшие принимать участия в самоистязании, не слушались приказа мозга и берегли самое себя, сводя функциональность руки почти на нет. Что, впрочем, не слишком расстраивало подполковника, уже выучившего, что подобные раны затягиваются чуть меньше, чем за месяц. Поднявшись на ноги и развернувшись к доку лицом, он кивнул в сторону отдаляющегося шума "Викингов", увозящих новую группу солдат к показанному полковником месту.
- Полковник не успел передать вам приказ до отправки, - не спрашивал, а утверждал он. Сделав секундную паузу, он пожал здоровым плечом:
- Значит, скоро к вам придет от него посыльный. Вы мне понадобитесь; разумеется, в свободное от штопанья наших время. Там сможете и узнать ответ на ваш предыдущий вопрос.
Глаза подполковника смешливо сощурились, рассматривая что-то за спиной дока. Послышалось шуршание отодвигаемого полога, быстрые шаги. Моран, отворачиваясь, бросил через плечо, принимаясь за быструю сборку так и не почищенного пистолета:
- А вот, похоже, и ваш приказ, капитан.

Взгляд Морана тяжелел в зависимости от его желания, иногда глаза наливались оттенками серого, из-за чего в свое время часто шутила мать, иногда они напротив останавливались на чем-то, подолгу изучая каждую черточку, как будто вбирая ее в себя, чтобы отложить полностью всю предоставляемую информацию на свою подкорку; так же, как сейчас остановились, изучая что-то над головой Ватсона, скользнув по самому мужчине невидящим взглядом. Моран убрал собранный пистолет в кобуру, и чуть помедлил, окончательно определяясь со своим отношением к делу. Чисто по человечески доктор Ватсон нравился ему намного больше, когда задавал вопрос, когда не обращал внимания на чины и был готов отстаивать свои интересы и даже малейшие подозрения, которые воспринимал не иначе, как неким шестым чувством; для дела же Себастьяну нужен были именно такой доктор, говорящий "сэр" при каждом удобном случае и охотно исполняющий все приказы, как будто отключив свою голову. Подполковник медленно кивнул, наконец сфокусировав взгляд на лице доктора, и первым направился к выходу:
- В такой случае, пойдемте, капитан Ватсон.
Чувство спокойствия, пришедшее на замену недавним неуверенности и нервозности приятно разлилось по телу, как и всегда, когда Моран прекращал бездействовать и растрачивать драгоценное время на валяние в койке, пусть и проведенное именно так в силу понимания, что усталость рано или поздно возьмет над ним верх полностью, раз уже начинала к прошлому вечеру затуманивать разум, и из-за нее он обязательно пропустит что-либо из информации, что после может сыграть роль. Распрямившись, широко разведя плечи, Моран как будто забыл о своем не слишком высоком росте, по внутреннему ощущению как будто сравнявшись с настоящими великанами, встречавшимися им в этом лагере по пути к лазарету. Коротко кивая встречным, Себастьян, полностью выкинув после недолгого рассмотрения из головы Ватсона, перебирал пути общения с пуштуном, ворчание которого могло свести с ума кого угодно, а ненависти к западному миру у афганца и вовсе могло хватить на целый талибский взвод.
- Доброе утро, Хайдар, - еще от порога произнес по-пуштунски Моран, не отрывая взгляда от аристократически бледного лица афганца, на котором не осталось и следа от природной смуглости. Глубоко залегшие вокруг глаз тени придавали его лицу несчастное выражение, на которое Моран и не подумал купиться. Рывком придвинув к его кровати стул, он оседлал его сверху, уложив кисти рук на спинку, успев перед этим жестом показать Ватсону располагаться в любом удобном для него месте.
- Надеюсь, тебе хорошо спалось?
- Иди к дьяволу, - пуштун, увидев вчерашнего свидетеля чуть приободрился и перешел на английский, в котором Ватсон мог бы разобрать больше, не будь у афганца столь сильного акцента.  Владение своим телом еще не вполне к нему вернулось, заставив его удовлетворится только нервным перебиранием пальцев по накрывающей его простыне.
Моран фыркнул и, не поворачиваясь к Ватсону, попросил:
- Доктор Ватсон, если вам не сложно, расскажите мне о его состоянии, - фраза была небрежно завуалирована под просьбу, но в ней все равно чувствовался приказ. -  где наиболее болезненные зоны, где наименее, какие последствия подобная травма будет иметь для нашего гостя?
Пуштун вперил в Морана тяжелый взгляд темных глаз, жестко усмехаясь уголком рта, отчего его борода как будто съезжала на правую сторону. Если он ждал, что Моран усмехнется в ответ, показывая своему "приятелю", что они оба знают одинаковые правила этой игры и оба же могут в нее сыграть, то он глубоко заблуждался: дождавшись, когда Ватсон произнесет первую болезненную зону, располагающуюся достаточно далеко от раны, чтобы доктору не пришлось тут же снова зашивать пуштуна, Моран медленно уложил на нее ладонь, постепенно наращивая нажим, пока пуштун не застонал от боли.
- Вот тут? - безмятежно осведомился Моран в самом начале, а в конце удовлетворенно кивнул: тут.

- Доктор заботится о тебе, - ехидно пробормотал на пушту Моран, отнимая от тела афганца руку и давая ему минуту на вдох. - скрывает это, но все же заботится. Как думаешь, будет ли он продолжать это делать и дальше или нелюбовь к талибам возьмет верх?
Привстав и поменяв направление стула на более безопасное и привычное, Моран с наслаждением откинулся на спинку и достал из кармана пачку сигарет, которую, после того, как закурил сам, предложил слишком спокойному доктору.
- Вы курите? - вместе с вопросом изо рта вырвались струйки  дыма, свившиеся вокруг лица в причудливые спирали. Почти недвижимый жаркий воздух не давал им быстро развеяться, и они постепенно образовывали в помещении легкое сизое облако. Афганец часто дышал, стиснув зубы, его пальцы, сомкнутые на простыне, напряглись до такой степени, что костяшки рук стали напоминать цветом старый тюфяк, на котором успело перележать более дюжины тел, и оттого ткань приобрела грязно-серый, не отстирываемый оттенок. Покрепче упершись ногами в пол и легонько раскачиваясь на стуле, Моран зажал в углу рта сигарету, скрепив пальцы рук за затылком в замок, и в упор рассмотрел Ватсона, пытаясь понять, что за человек перед ним стоит. По всему выходило, что это был человек чести, если верить ходящим по лагерю разговорам, обладающий крепкими нервами (последствия обучения на медицинском с его непременной разделкой трупов) и сильно выраженным патриотизмом (исходя из его места пребывания в данный момент), если только в прошлой, мирской жизни Ватсона не было каких-либо проблем, от которых он бежал на войну сломя голову. Но, возможно, Моран не был слишком хорошим чтецом человеческих душ, но он был готов поклясться, что капитан Ватсон не был в прошлом ни никогда не привлекавшимся, рано раскаявшимся мелким карманником, ни сыном особо неблагополучной семьи, где отец каждый вечер бил мать до красиво переливающихся фингалов, а сестра (или брат, как повезет) приглашала по ночам домой определенного рода публику, дабы было чем оплачивать счета. Оставался только патриотизм, вынудивший молодого мужчину-специалиста податься в армию. И еще несколько причин, о которых доктор мог рассказать только сам.
- Почему вы пошли в армию, капитан Ватсон? - Моран изогнул брови, так и не вынув сигареты из уголка рта и успешно справляясь с курением. Прищуренный правый глаз, как сам нередко замечал Моран, ловя свое отражение во время курения таким способом в зеркале, придавал его лицу странно-наглое выражение, присущее большей частью шпане Ист-Энда, готовой обчистить твои карманы в любой удобный момент. Что, впрочем, не избавило его от некрасивой привычки. С трудом поймав себя на этом, он перехватил рукой сигарету, ссыпав пепел в стоящую рядом с больничной койкой утку.

- А как вы попали в Индию? - раскачивающийся на стуле Моран с безграничным терпением, как будто и не его вынудили задать лишний вопрос, изучал лицо Джона Уотсона. Сигарета медленно приближалась к своему окончанию, дым все так же висел, набившись под потолок душной тучей; афганец, открыв глаза, с минуту молчал, разглядывая ее, а затем тихо хихикнул, скосив глаза на подполковника и искривив в нехорошем оскале губы. Моран как будто этого и не замечал. Затушив первую сигарету, когда она начала жечь пальцы, он равнодушно достал следующую и закурил.
У табака, что бы ни говорил минздрав и все его доктора, был очень даже хороший вкус. Вкус жизни. Звучит патетично, но после пары переделок Себастьян уже научился не обращать на это внимание: слишком ценились подобные мелочи теми, кто каждый день, как изящно выразился доктор Уотсон, мечтает о новой войне.
- На самом деле, капитан, - продолжил черноволосый несколькими минутами позже, выдыхая дым и провожая его под потолок взглядом. - Вам было достаточно просто сказать, что вы не хотели бы это обсуждать. Уж не думаете ли вы, что я стал бы вас пытать ради удовлетворения собственного любопытства?
Он не улыбался, но в прищуре глаз явно читалось веселье. Не слишком доброе, не слишком светлое, но в этом мире слишком редко встречались люди, способные смехом окрылять чужие сердца. На войне, Моран был в этом уверен, они быстро излечивались от этой напасти, становясь едва ли не самыми большими занудами среди всех. Ибо светло и чисто смеяться может только ребенок, не видевший грязи. Тому, кто видел войну без грязи, Моран первый плюнет в лицо.
Он усмехнулся, бросил недокуренную сигарету в утку и поднялся одним слитным резким движением, отчего жалобно скрипнул, стукнувшись ножками об пол, стул. За стенами лазарета хохотали военные, слышалась очень далекая трещотка выстрелов (на автомате Моран подсчитал примерное расстояние, по всему выходило, что в этот раз британцы забрались чуть подальше, чем у них получилось вчера). Нависнув над постелью пуштуна, мужчина почти любовно оправил на нем больничную тряпку, которую по какому-то недоразумению все считали одеждой; афганец что-то сердито залопотал, на что Моран, не потрудившись перейти на родной для него язык, ласково бросил:
- Заткнись, - он был далек от искусства Уотсона затыкать больных одним взглядом; может быть, для такого эффекта ему не хватало скальпеля или щипцов в руках. Пуштун рявкнул, забился, пытаясь ударить мужчину, перехватывавшего его руки в последний момент.
- Страх придает силы, - заметил он, насмешливо щурясь и не особо маскируя оскорбления в своих словах. Когда пуштун на мгновение смолк, обессиленный, он повернул голову к Ватсону, как ни в чем не бывало продолжая их разговор:
- Просто вам хотелось ответить, - сказал он, аккуратно выбирая следующую, более болезненную зону на теле афганца и укладывая на нее ладонь. Под горячей кожей прощупывался быстрый пульс, он бился в ладони, как пойманная в силках птица, истеричный, страшный тем, что совершенно не значил скорый ответ. С ними всегда все затягивалось, - вздохнул подполковник, надавливая сильнее и вслушиваясь в скрип зубов, - они могли бояться, могли жаждать смерти, могли ненавидеть боль, но очень редко предавали своих. А у него, как назло, совершенно не было времени.

- Это была, конечно, констатация факта, - Моран неприятно улыбнулся, сделав резкое движение рукой: талиб стиснул зубы, наполнив полость рта горловым рычанием затравленного зверя, побледнел еще больше, стиснул пальцы так, что, казалось, еще чуть-чуть и они сломаются от наполнявшего их напряжения. Из аккуратно наложенных прошлой ночью Доктором Ватсоном швов начала сочиться кровь, отвечая на не заданный, но ожидаемый вопрос доктора о своем - здесь - предназначении. Все то же самое, что и всегда, док, - мог бы сказать подполковник, - накладывать швы, успокаивать больных, влиять на них своей готовностью оказать помощь любому - своему или врагу, которой не имел в своем арсенале Моран. Как бы он не играл, как бы не пытался вылепить из себя другого человека - его подводила одна и та же мелочь, на которой проваливались миллионы других: чувства. Назвав человека врагом, наблюдая за тем, что он сделал, Моран не мог и не хотел запросто отрешиться от всего этого, закрыть разум, убить в себе ненависть: она проглядывала со дна глаз, мерещилась в каждом его движении, наполненным тем подчеркнутым равнодушием, которое можно оказывать лишь врагу. Смочив пальцы в чужой крови, подполковник усмехнулся и тут же снова поблек, заперевшись в непроницаемости, достал телефон, на котором после недолгого перебора пальцами по клавишам нашел необходимую запись.
- Вы добровольно записались в армию, - говорил подполковник в процессе поисков, - перед тем, как подняться на тот самолет, выдержали курс подготовки, еще не зная, каким наркотиком является по своей сути война.
Жестко и понимающе усмехнувшись, он бросил быстрый взгляд на замершего на своем месте мужчину. Выгоревшие на солнце светлые волосы казались сухими и жесткими, сухой же казалась загорелая кожа лица. В линии рта можно было прочесть известную долю жестокости, решительности, если хотите, необходимой хирургам для того, чтобы не трясущимися руками взрезать чужие тела, но, тем не менее, Ватсон не производил впечатления человека жестокого. Наверняка он очень многое повидал - и кровь, и трупы, разорванные на минах, держал за руки умирающих, отчаивался от того, что чью-то жизнь не мог спасти. Кого-то хотел убить сам, представляя в красках, как разрывает сосуды пуля, как останавливается сердце и умирают глаза - никто из них не был застрахован от подобного рода видений. И все же от него исходила эманация чего-то, что явно отсутствовало в организме Морана. Он назвал бы это человеколюбием. О да.
- Я не пытаюсь лезть вам в душу, - он вяло пожал плечами, отгоняя от себя все подозрения в личной заинтересованности. - Просто надо же нам с вами хоть о чем-нибудь говорить.
Выдержав секундную паузу, он нажал на последнюю кнопку. Тут же лазарет заполнили истеричные крики женщины, чуть искаженные диктофонной записью; она выкрикивала быстрые фразы на пушту, явно умоляя кого-то, рядом плакал ребенок, несколько мужчин безрадостно рассмеялись - их голоса выделились на первый план, когда мужчины, видимо, отодвинули за свою спину женщину. Выстрел, вскрик, захлебывающийся плач женщины и ребенка, тяжелый мужской стон и пустой очень жестокий смех, отдающей той ржущей пошлостью, свойственной, по мнению Морана, всем американцам.
- Это твоя семья, Хайдар, - мягко, на пушту, произнес подполковник, глядя прямо в глаза пуштуна. его зрачки расширились, на лбу выступила испарина, гневно задрожали ноздри, когда раненый, жуя бороду, беззвучно открывал и закрывал рот в попытке найти хоть одно слово, кроме уже не действующих и не подходящих ругательств. Кровь из ран пошла сильнее; сделав знак Ватсону приступать к своей непосредственной, медицинской работе, Моран остановил запись, наклонившись почти к самому лицу пуштуна.
- Ты же знаешь американских ребят: твоя жена сейчас пребывает на седьмом круге ада вместо них самих, кипит в котле раскаленной крови, - он замолчал, и вдруг фыркнул: фигурально выражаясь. Она ведь этого не заслужила, правда, Хайдар? Почему ты заставляешь ее расплачиваться за тебя?
- Я могу вернуть их, Хайдар, - все с теми же увещевающими интонациями продолжил Моран после короткого размышления; у афганца в глазах не было слез, одна лишь тупая отрешенность, сквозь которую пробивалась только боль, заставляющая его сжимать зубы и вздрагивать. Моран вздохнул и снова несильно ткнул в бок, сопровождая свои слова болью, от которой сознание Хайдара включилось бы хоть на секунду. Впрочем, - увы, - опыта Морана в пытках явно пока еще не хватало: вместо того, чтобы встрепенуться и бодро завершить первую часть дознания столь нужным подполковнику признанием, пленник захрипел и обмяк, провалившись в густую темноту.
Моран выругался и с досадой убрал телефон в карман брюк. Поймав, как ему показалось, осуждающий взгляд Ватсона, он нервно дернул уголком рта и резко бросил:
- Приведите его в сознание.

Эта обоюдная пытка длилась не менее трех часов, полная взаимных проклятий, упреков, увещеваний на чуждом Морану языке, оскорблений, попыток проникнуть под подкожную оболочку и вывернуть соперника наизнанку, заставив его говорить; талиб, раненый, изможденный, вызывал все больше уважения своей стойкостью и верой в правое дело, которое они творили, горящей в его глазах. На мгновение морану пришла в голову мысль, что в другой жизни они, возможно, были бы хорошими, настоящими друзьями, которую тут же погребли под собой новые планы, новые возможности, новые слова, скрупулезно перебираемые подполковником в попытке найти к нему ключ. Примерно через час его посетила первая нота отчаяния, когда талиб в очередной раз потерял сознания и не приходил в него целые две минуты, несмотря на усилия Ватсона; заметавшись по лазарету, Моран обвинял себя в том, что он выбился из графика, в том, что не допросил талиба прямо на месте захвата, наплевав на крики и собственную жизнь: оставшись в зоне пеленга своих, он все равно успел бы сообщить им ту информацию, ради которой все затевалось, до того, как его успели бы застрелить.
Наконец, ключ был как будто подобран; талиб широко распахнул глаза, неверяще разглядывая подполковника, как будто тот только что опустился в его глазах на самое дно, захрипел, тяжело сплюнув, измазав брызгами свою бороду, в сторону Себастьяна, но, так и не сумев доплюнуть хотя бы до его рукава, обессилено откинулся на подушки, рассматривая маячившего в полутенях Ватсона безнадежным взглядом.
- Сколько времени? - спросил он по-английски и, дождавшись ответа Морана, каркающе рассмеялся, как будто кто-то тер наждаком по старому, насквозь проржавевшему металлу. Себастьян вдруг почувствовал, что обливается потом; утерев лоб ладонью и измазав ее в пропитавшей кожу пыли, он подался вперед, готовый в случае необходимости, вытрясти из пуштуна информацию. Но тот, отсмеявшись, заговорил сам, и Себастьян почувствовал, как у него встают дыбом волосы на затылке:
- Ты опоздал, друг, - размеренно произнес афганец, наблюдая за подполковником агатовыми глазами; Себастьяну вспомнилось, какими белыми казались его зубы на фоне смуглой кожи, когда пуштун хохотал, далеко запрокидывая голову и хлопая себя раскрытой ладонью по колену, в первые недели их дружбы - они пробовали местные, разрешенные афганцу верой напитки, и Себастьян рассказывал ему идиотские, наскоро выдуманные истории. Увидев в его зрачках отголоски воспоминаний, Хайдар скупо, удовлетворенно кивнул:
- Вашу операцию уже не спасти, - каждое слово давалось ему с трудом и выталкивалось из горла. - Мы собрали достаточно сил, чтобы раздавить вашу "Анаконду". Сейчас они уже должны брать ее голову в клещи и преломлять хребет.
Окаменев лицом, подполковник почувствовал, как будто его обложили ватой; он очень медленно поднялся, не сводя взгляда с афганца и вдруг резко развернулся, остановленный лишь едва слышным голосом:
- Себастьян? - оглянувшись, англичанин увидел горькую усмешку и протянутую ему руку, в которую, не задумываясь, вложил свою.
- Я не прощаюсь с тобой, - афганец сжал пальцы неожиданно сильно.
- До встречи, друг, - Моран с усилием выдернул руку из чужого пожатия. Последним, что услышал стремительно выходящий из лазарета подполковник, было очень четкое, разделенное паузой "Не... друг".

3.03.2002

В следующий раз они с доком встретились ранним утром, когда метавшийся по постели всю ночь Себастьян, злой и не выспавшийся, выбрался из под тяжелого полога, охранявшего солдат от знойного солнца; повязка на его плече сбилась за ночь и окрасилась красным, его самого знобило и боль медленно начинала сводить с ума. Впрочем, нет, это была не боль, а безделье, из-за которого Себастьян не мог отрешиться, когда все вокруг куда-то спешили, проводили учения,  чистили собственное оружие, сапоги, одежду, подполковнику было не по себе. Свои собственные пожитки он в приступе ярости вычистил еще вчера вечером до зеркального блеска, вскипятил воду, умудрившись не расплескать ее несмотря на то, что взялся за горячую жестяную кружку голой рукой; подушечки пальцев ныли, напоминая об этом ожоге, но это было еще ничего.
Отжимаясь на одной руке и заложив нездоровую за спину, он зло прогонял одни и те же мысли о Хайдаре по кругу, пытаясь найти лазейку, ошибку в собственных поступках, из-за которой он так затянул финал. Капли пота медленно скатывались со лба и падали на песок, оставляя в нем темные, неровные пятна; восходящее солнце начинало греть спину, скрашивая озноб. Четкие шаги, которые он узнал почти сразу же, раздались справа, не слишком сильно опередив своего обладателя; оттолкнувшись от земли в последний раз, Себ перекатился на корточки, подняв согнутую лодочкой ладонь к глазам.
- А-а, док, - безэмоционально отметил он и, тут же исправившись, вполне приветливо пожелал: Доброе утро. Как поживает Хайдар?

Понятия "честь и долг" слишком часто пребывают друг с другом в контрасте, чтобы можно было так просто отмахнуться от размышлений по этому поводу, не кусать после губы и не стискивать кулаки, чувствуя, как из тебя понемногу утекает, испаряется человечность и ты - следуя законам Дарвина, борясь и выживая - не эволюционируешь духовно, но скатываешься в пропасть зверя. Лицо Морана дрогнуло: на мгновение поднялись уголки глаз и губ, разбежались морщины в горькой усмешке, чтобы тут же вернуться в свое обыкновенное, статичное состояние. Становилось любопытно, как этот вопрос решали древние римляне, греки, продолжавшие развиваться духовно, но все же не вылезающие из войн. "Да никак, - решил Моран, вытягивая первую сигарету за утро, верблюд на пачке смешливо сверкнул в лучах солнца. - Спасались тем же, чем спасаемся мы в наши дни: четким разделением на простых вояк и философов". Закурив и прищурившись от начавшего слепить глаза солнца, он искренне произнес:
- Жаль. Он был хорошим другом, - он выбросил едва начатую сигарету и поднялся, добавляя уже про себя "просто долг оказался тяжелее на внутренней чаше весов".

Он не нравился Ватсону и это чувствовал, и не мог того в этом винить. Довольно сложно - с английскими-то понятиями о гуманности, наблюдать за всем со стороны и не иметь настоящей возможности вмешаться. Точнее, - Моран заинтересованно пробуравил идущему чуть впереди Ватсону спину, - иметь ту, у которой были бы весьма неудобные для него самого последствия: неподчинение, ослушание, трибунал. Ватсон имел все основания полагать, что даже если бы он доложил от поступке Морана, тот как-нибудь выкрутился бы, а вот у него самого назрели бы большие проблемы. И не вмешался. Почему? Испугался последствий? Не посчитал нужным защитить пусть и талибскую, но от того не менее человеческую жизнь, несмотря на свою профессию и призвание. Значит, поставил себя с подполковником в один ряд, - Моран хмыкнул, - и теперь, если уж их будут судить за пытки, то обоих совместно, без поблажек тому, кто просто стоял в стороне. Не даром говорят, что бездействие иногда - наихудшее преступление.

- Устоявшийся ритм физических упражнений помогает думать, - позже равнодушно отметил подполковник в ответ на замечание Ватсона, аккуратно пробуя двигать плечом. Свежая повязка легла не слишком туго, как надо, но, тем не менее, непривычно давила на руку взамен разболтавшейся старой; боль еще более яростно вгрызалась в мышцы, растревоженная вмешательством дока. Поморщившись, Себастьян оставил в покое руку, переведя на доктора недоуменный взгляд:
- Вы больше не под моим командованием, капитан, - он иронично приподнял брови, выражая негласное "Что, понравилось?", и легко поднялся на ноги, обходя дока со стороны. Прошелся пальцами по медицинским предметам, заставив щипчики и скальпели металлически зазвенеть, покрутил один из них в руках, пытаясь представить, каково это, каждый день взрезать живую плоть и азартно копаться во внутренностях, пытаясь спасти чью-то жизнь. Не представилось. Снова хмыкнув, Моран небрежно бросил скальпель на место и тут же явил под взгляд Ватсона свои пустые руки, показывая, что он заметил его маневр при входе и все-таки ничего не украл. Хотя соблазн после такого недоверия был. Еще как хотелось.
- Вчера - вы все равно это узнаете из новостей - началась операция "Анаконда", - после паузы начал подполковник, сунув руки в карманы и перекатываясь с пятки на носок и обратно. - Разведданные американцев показывали активность боевиков Аль-Каиды в долине Шахи-Кот. После того, как у них был отбит Кабул и Тора-Бора, они решили перегруппироваться и подготовиться к более активным действиям. Американцы предпочли совершить упреждающий удар.
Долгая пауза повисла, когда Моран, дернув подбородком вниз, задумчиво изучил носы армейских ботинок Ватсона - недавно вычищенных, но уже запылившихся снова, чуть потрескавшихся от ежедневной носки.
- Их разведданные оказались неточными, - он, не поднимая головы, перевел к глазам Ватсона острый взгляд исподлобья.  - По нашим догадкам, - выделив последнее слово, лучше всего показывающее, что у британской разведки не было ни документов, ни адекватных свидетельств, которые они могли бы положить американцам на стол, произнес мужчина, - они неверно оценили силы противника. Что и подтвердил вчера на вашем столе Хайдар.
Он на мгновение задумался, стоит ли рассказывать дальше, но почти моментально решил, что если у Ватсона и появятся какие-либо вопросы, то он сам их задаст. Пока же больше верилось в то, что и тут доктор, получивший в подарок пилюлю от совести, предпочтет самоустраниться, оставив американцам их американские дела. Однобоко усмехнувшись, подполковник подбородком указал на начавшую собираться перед общей душевой, где было достаточно свободного места, толпу солдат:
- Ребята хотят провести дружескую потасовку. Ну, как обычно: кулаки, удары, ставки. Вы тоже собираетесь принять в этом участие?

Моран вспомнил лицо Хайдара, каким он умирал, распластавшийся по койке, но не сломленный, нашедший в себе силы насмехаться над ним до последнего. Вспомнил другое его лицо, когда он, думавший, что подполковник перешел на их сторону, дружелюбно хлопал Морана по плечу и называл его белым дьяволом. Вспомнил лицо на фотографиях среди сводок - странно сосредоточенное, с прижатым к плечу прикладом в момент, когда Хайдар делал снайперский выстрел, снимая очередную мишень.  И как он улыбался на полученной видеозаписи, долго толкаясь в дверях мечети с минером Аль-каиды, которого снял подполковник Себастиан Моран в тот же вечер, только что получивший новые погоны на форму.
- О да, конечно, - протянул Моран, напитывая густой голос сарказмом, - конечно он не был террористом "Аль-каиды", всего лишь мужчиной, заблудившимся в собственной вере, которому в руки попал секретный отчет террористов.
Ухмыльнувшись, он перекатился с пятки на носок, в последний момент выставив вперед правую ногу и, поймав ритм, направился к выходу, выглядывая вопросы в ватсоновской спине.
- Месть нам грозит в любом случае, док, - безмятежно сознался он, - в конце концов, мы люди другой веры, зашедшие на их территорию. И в руках у нас не фломастеры и не цветы мира, как бы того не хотели хиппи и прочие миротворцы, - он кисло сощурился, вспоминая последние новостные статьи, где афганскую войну уже начали обвинять в чем угодно, кроме ее первоначального смысла: смыть с лица земли террористов к чертям. Под это определение подходило, по мнению, журналистов все: от демонстрации оружия, до захвата ресурсов, и Моран, пусть и не отрицавший возможность такой "купли-продажи", лишь морщился, когда к этому сводили всю суть.
- Не любите хорошей драки? - разговаривать с лопатками Ватсона было непривычно, но вполне устраивало: они не были столь выразительны, как лицо. - Пусть даже шутливой? - он странно хохотнул, нагоняя мужчину возле самого скопища солдат, начавших разминаться и подкалывать друг друга острыми шуточками. В центр вышли огромный детина двух метров и его более щуплый собрат, начавшие сходу, чуть согнув ноги в коленях, хищно друг против друга кружить, выискивая слабые стороны в противнике.
- Боюсь спросить, как вы тогда сбрасываете напряжение, - Моран, подвинув соседа слева плечом, протолкался к самому краю окружавшего бойцов круга. Менее высокий противник вдруг сделал выпад, подскочил, несильно ткнув соперника кулаком в бок, и успел от него отойти прежде, чем он развернулся, что было встречено одобрительными возгласами со всех сторон. Моран, отвлекшись от Ватсона, наклонил голову к новому соседу по левое плечо, доверительно заключая с ним ставки.
- Ставлю на мелкого, - сообщил он Ватсону, лучась, как кот, сожравший всю сметану, птичку и рыбку из хозяйского аквариума, и не получивший за это люлей. - Присоединитесь?

- Пятьдесят на пятьдесят, вопрос везения, - полковник пожал плечами, не отрывая от дерущихся жадного взгляда. - Оба владеют своим телом практически на одинаковом уровне, - беззастенчиво, как на торге, поделился своими впечатлениями он после очередного круга противников по огороженной кругом людей площадке. - Так что тут вопрос только в том, кто достанет первым. Точнее, - тут же поправился он, проводив взглядом просвистевший в воздухе тяжелый кулак высокого, пока еще не достигнувший цели, - в  том, даст ли мелкий себя коснуться, поскольку с таким замахом первый удар будет и последним, и хорошо, если кончится только нокаутом.
- Скорость, используй скорость! - сосед Морана, сложив руки рупором, решил внести свой вклад в соревнование, вызвав тем самым целую волну последователей, начавших подбадривать бойцов или давая им ценные указания. Вот, наконец, большому надоело бегать, и он, извернувшись, ухватил своего противника под подмышки, подняв его над землей. На этом, впрочем, его инстинктивное решение и кончилось, и теперь он наслаждался томным взглядом глаза в глаза и, похоже, не очень знал, что с этим делать. Мелкий извернулся, метко пнув его ногой, но так и не убедив разжать руки: напротив, высокий прижал его к себе, переместив руки в крепкий захват. Моран разочарованно поморщился, проворчав что-то неразборчивое по поводу неумения использовать свои преимущества, и протянул Ватсону деньги еще до того, как извивающийся невысокий парень понял, что вырваться из этого захвата не сможет и постучал раскрытой ладонью своего противника по плечу.
- Черт знает что! - весело возмущенный голос Морана перекрыл гомон, когда полковник вышел к бойцам на "арену". - Ну кто так губит свои таланты? - он сурово свел к переносице брови, обращаясь к человеку, на которого ставил. Его противник, широко улыбаясь, стоял к Себастьяну плечом к плечу и переминался с ноги на ногу, успокаивая мышцы.
- Ты должен был использовать скорость, движение, а не силу, в этой махине, - он беззлобно ткнул победившего локтем в бок, вызвав у того очередную улыбку, - ее всяко больше.
Тот все еще продолжал улыбаться, когда подполковник, поймавший его движение, вдруг резко повел напряженной ногой, сбивая вперед ту ногу, на которую в данный момент опирался высокий мужчина. И когда она поехала чуть-чуть вперед, Моран еще и добавил, не давая силачу поймать равновесие, простеньким быстрым жестом толкая его назад. Под зыбкий хохот, пробежавшийся по толпе, высокий упал на пятую точку, подняв легкую дымку песка, и тут же в третий раз явил белоснежные зубы, присоединившись к хохоту остальных. Моран наконец его узнал: именно он встречал его у входа в лагерь, и именно он после делился последними новостями,  когда подполковник ушел от Ватсона в первую ночь.
-  Я не был готов, - начал было он, но Моран оборвал его беззлобным, но резким:
- А кто и когда бывает? Эй, капитан, - он оглянулся, приставив козырьком ко лбу ладонь, - не хотите научить молодца премудростям боя с людьми ниже по росту?
- Но старше по званию, - с особой улыбкой, чуть скованно пробормотал за спиной солдат, на что Моран с похвальным тактом решил не обращать внимания. Надо отдать должное силачу, он почти моментально поднялся на ноги и теперь возвышался за спиной подполковника, для проверки попытавшись разок ткнуть того в незащищенную спину. Когда подполковник, не оборачиваясь, увернулся, силач воззрился на доктора с совершенно новым выражением на лице, явно посчитав его еще круче, раз новоприбывший военный решил порекомендовать его в учителя.